Яков Кротов

НЕБО И ЗЕМЛЯ, ВИДИМОЕ И НЕВИДИМОЕ

Небо и земля, видимое и невидимое, - двумя почти тождественными парами слов описывает Символ все мироздание. Одна и та же вселенная с одной точки зрения есть единство неба и земли; но сделайте мысленный шаг в сторону - и та же вселенная предстает как единство видимого и невидимого. Такие различные способы видеть мир не противоречат друг другу, как не противоречат друг другу деление людей на мужчин и женщин или на белых и черных. Само небо - видимо, видимы могут быть даже невидимые, бесплотные духи; а невидимое человек справедливо чует не только за облаками, но и под землей. Человек, который почувствовал существование самого огромного Невидимого - Бога, довольно быстро осваивается с мыслью о существовании мира невидимой жизни (именно живых невидимых существ, а не сравнительно привычных нам невидимых электрических сил и полей).

Небо, однако, не только над головой, но и в сердце. Невидимое смешано с видимым в самой человеческой природе. Первое искушение на пути познания Бога - уверовать в существование двух богов, доброго и злого. На пути жизни в Боге первое искушение - разделить небо и землю, невидимое и видимое. Самые "возвышенные" представления о мире невидимом, духом - не обязательно самые верные. Между тем, человеку легче выделить невидимое и небесное в отдельную часть существования. Мы предоставляем духовной жизни своеобразную резервацию - в консерваториях, музеях, книгах - и заглядываем туда время от времени. Удовлетворение от периодического выхода в "духовность" поразительным образом вовсе не означает для "культурного человека" неудовлетворенности собственной приземленностью, неспособностью долго парить в эмпиреях. Трудно понять, наивности или цинизма больше в душе, которая исповедует духовность, не нуждающуюся во внешних формах, да и не могущую соединиться с грязью и мерзостью "реальной", видимой жизни.

Вера не "вообще" в Бога, а в Бога - Творца неба и земли, видимого и невидимого, открывает перед человеком единство творения, единство видимого и невидимого в себе самом. Невозможно, оказывается, "глубоко верить" без того, чтобы "верить внешне". Вера, которая не проявляется в каком-то обряде, движении тела, в деле милосердия, в движении сердца - всего лишь фикция, мираж, исчезающий, едва мы к нему приближаемся.

Людям, которые говорят, что их вера не нуждаются во внешних формах, полезно представить себе, что было бы, если бы так рассуждал Творец. Не было бы ничего! Любовь Бога к человеку облекается в очень материальную, зримую, осязаемую форму - творение неба и земли. Надежда Бога на человека, на его способность держать связь между видимым и невидимым выражена во внешнем обряде всякой религии, в самой возможности одним внешним движением как-то соприкоснуться с Творцом мира. Вера Бога в человека выражена зримо и осязаемо - в Сыне Божием, Господе Иисусе Христе.

Люди, которые растут духовно, не уходят от материального мира, а углубляются в него с новой стороны. Высшая духовность оказывается в высшей степени материальной. Подлинный композитор - не тот, у кого звучит в душе музыка, а тот, кто записывает эту музыку, кто передает эту музыку тяжеловесным музыкальным инструментам, кто принимает обряд оркестра. Икона - образ мира невидимого - тогда "настоящая", когда она писана на доске, красками, приготовленными из толченых камней. Воспроизведение иконы на экране, на бумажке, как бы совершенно оно ни было, лишено очень важного и грубого - материальности. Кто защищает Бога от церковных обрядов, кто пожимает плечами при виде крестных ходов и водосвятных молебнов - верует лишь в Бога - Творца неба. В Творца неба и земли верует тот, кто не только возводит очи к небу, но и строит храм на земле, кто молится об освящении не только мыслей, но и воды, кто не только сердцем, но и ногами идет к Богу.

Встреча с Богом всегда не только духовна, но и материальна. Человек - существо видимое, и потому он не может не выражать видимо даже веру в невидимое. Самые рьяные противники материальности, обрядности в религии вынуждены о своей "невидимой" вере говорить языком материальности, упоминать хотя бы сердце - орган, материальнее которого трудно придумать. Жизнь с Богом начинается и продолжается в материальном мире, и плохо не то, что этот мир касается мира духовного, а то, что после грехопадения эти два мира утеряли непрерывную слепленность. Вот почему жизнь с Богом есть жизнь не только в невидимой Церкви, но и в Церкви видимой, где каждое движение духа проявляется зримо и осязаемо: в движении руки, в питье, во вздохе, в слезе, в обряде. Более того, не просто невидимое вынуждено проявляться в видимом - оно хочет этого, оно жаждет этого. Само творение мира и человека было было творение видимого Невидимым - и духовная жизнь человека есть процесс превращения невидимого Царства Божия в видимое. Конечно, всегда и в любой религии существует опасность ограничиться и удовлетвориться только внешним - но без опасности не бывает никакого восхождения ввысь. И счастливы христиане, которых от этой опасности предохраняет Личность, соединившая в себе не только видимое и невидимое, космические бездны и земной прах, как соединены они в каждом человеке, но и Самого Творца с творением - Господь Иисус Христос.

*

Видеть Бога означает глядеться в зеркало - образ очень древний. Глядеть в зеркало, однако, можно по-разному. Можно глядеть прямо и видеть только своё отражение. А можно воспользоваться им как зубной врач - повернуть так, чтобы видеть скрытое в мире, в самом себе, в другом человеке. Если умело взглянуть, в зеркало можно видеть другого человека, даже отделённого от нас стеной. Через систему зеркал передают свет телескопы и микроскопы, делая видимым для человека невидимый мир. Когда Епифаний Премудрый говорит, что монахи глядели - каждый из своей хижины вокруг церкви - на церковь как на образ Троицы и этим учились любви Божией, он имеет в виду, что церковь была таким зеркалом, в котором отражаешься не ты, а другой и Иной.

*

"Природа", в отличие от Творца природы, есть выдумка. Это модель, абстракция. Бог непознаваемая реальность, а природа легко познаваемая фикция. Сенека: "Я голоден, – надо поесть; а полбяной будет хлеб или пшеничный, это к природе касательства не имеет. Она хочет, чтобы мы насыщали утробу, а не ублажали". Наука это опровергает: человеку совершенно недостаточно полбяного хлеба, ему нужно именно "ублажение", поскольку он человек, а не скотина. Ему нужно разнообразное питание, еда, вкусно приготовленное, красиво поданная, которую едят не на бегу. Иначе он будет жить меньше, чем может. Когда латинские теологи - теперь уже под христианскими вывесками - рассуждают о том, что "природа" не терпит такого-то вида противозачаточных средств, что такой-то секс "природный" ("естественный"), а такой-то - противоестественный, не апеллируют ли они к фикции такой же, как Сенека? Не творят ли второго бога, бога рабства и механичности, который заменяет им Бога реального?

Зачарованность "природой" - то есть. отражением самого себя - у Сенеки оборачиваются презрением не только к культуре, но и к науке: "У всех пауков паутина одинакова, во всех ячейках сот одинаковы углы. Что преподает нам наука, то и неодинаково, и ненадежно; что раздает природа, всем достается поровну. А она больше всего учит самосохранению". Только вот почему-то учёбы у "природы" не идёт в прок, и "инстинкт самосохранения" оборачивается истреблением окружающих, а часто и себя.

Сказать "это естественно" означает всего лишь "мне это нравится". Так сказать "это сатанизм" означает всего лишь "мне это не нравится".

Cимвол веры начинается с исповедания Единого Бога - а начало "церковности", состояния удивительного и трудно определимого, наверное можно обозначить через веру в Ангелов. Символ веры ничего об ангелах не говорит - Библия говорит о них очень мало. Это прямо связано с верой в Бога Единого - ибо слишком велик соблазн счесть ангелов божествами второго сорта, относиться к бесам - которые суть те же ангелы, только падшие - как к богам тьмы, бояться сатаны вместо Бога.

Церковность и есть хрупкое и постоянно, между прочим, ускользающее состояние души, когда она носит в себе веру в Бога вместе с доверием к огромному и сложному творением, вместе с искусством отличать Бога не только от видимого, но и от невидимого мира - от ангелов, от бесплотных Добра, Красоты и прочих идеалов современного мира.

Библия говорит, что Бог совсем немного "умалил" человека по сравнению с ангелами. Мы меньше ангелов - но не потому, что в нас больше мяса. Мы меньше, потому что ангелы непрерывно служат Бога - а мы служим Ему весьма прерывисто. Во всех остальных отношениях ангелы меньше людей и даже подчинены нам.

Церковное предание говорит, что у каждого человека (не обязательно крещеного) есть свой ангел-хранитель - в сущности, нечто вроде кошки: существо иной породы, весьма независимое, но одомашненное (только ангелы одомашнены не нами - Творцом) и доставляющее нам радость непонятным для обоих сторон образом. Как ангелы могут одновременно служить Богу и человеку? Логически это невозможно - но при вере в Иисуса Христа, Сына Божия и Сына Человеческого это не только возможно, но и необходимо.

Невозможен, прежде всего, Богочеловек Христос - и если уж мы в Него верим, то должностные обязанности и возможности ангелов, их отношения между собою и тому подобные вопросы кажутся не то чтобы неважным - но столь мелкими, что на них даже не хочется тратить сил. В конце молитв поговорить немного с ангелом-хранителем - и опять обернуться к Христу.

"Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты умалил его пред Ангелами; славою и честью увенчал его" (Пс. 8, 6). Апостол Павел относит эти слова ко Христу: "Не Ангелам Бог покорил будущую вселенную" (Евр. 2, 7), делая из не менее, а более относящимися и к людям, природу которых принял на Себя Христос. Во всяком случае, ясно, что Христос для апостола Павла ничуть не ниже ангелов, — значит, и всякий человек выше их, и слова "не много умалил" не говорят о том, что ангелы выше Христа или человека, но лишь о том, что у ангелов есть в природе нечто, чего нет в природе Божественной или в природе человеческой. Это нечто — иерархизм, существование в строго определенной иерархии "ангельских чинов", где всегда кто-то выше, а кто-то ниже, и место в иерархии является столь же принципиальным для ангелов, как и для государственных чиновников или служителей Церкви.

Иерархизм, разумеется, не дурён, и человеку не приходится завидовать, что для него быть в иерархии — не самое главное; однако важно понять, что образ и подобие Божие в человеке (отсутствующие в ангелах) проявляются и в самоценности каждого человеческого лица. Как среди лиц Пресвятой Троицы нет иерархии (и учение о том, что Сын ниже Отца или выше Духа называется ересью, ересью субординационизма, "подчинённости"), так нет иерархии и среди людей.

*

Учение об ангелах у большинства современных русских православных совершенно извращено и понимается язычески, без осознания связи между усыновлением человека Богу и этим служением. Ангел служит лишь Богу, и человеку ангел служит лишь потому, что Бог сходит к человеку.

Отношение к ангелу легко может стать идолопоклонством. Достаточно задаться вопросом, кто такой ангел, как он служит человеку, достаточно попытаться "ощутить" это служение. Ангел по определению есть служитель Бога. Как он может служить человеку? А точно так же, как машинист поезда служит пассажиру - не как официант в ресторане, не подаванием чаю или постельного белья в купе.

Какой человек сильнее: тот, который подымет тяжёлый камень с усилием, после долгой подготовки, с напряжением, сосредоточившись на этом подъёме этого камня - или человек, который подымет камень словно играючи, походя, не переставая при этом разговаривать по сотовому телефону?

Ангел служит человеку попутно - этим он отличается от падшего ангела, который целиком сосредоточен на искушении человека. Ангел прежде всего служит Богу, прославляет Бога, а уж человек - поскольку постольку.

Помнить об этом полезно не только для того, чтобы не путать ангела с дворником или официантом, но для того, чтобы любить людей так, как это лишь и возможно. Это означает, что "любить ближнего" можно только попутно - а главный путь любви - Бог, и второй путь любви - собственное "я" (чем человек и отличается от ангела). Если нет этих центров, то любовь к ближнему превращается в занудное и утомительное (для всех участников) занятие.